День победы или День памяти? Почему мы так по-разному видим Вторую мировую войну

Его призвали, когда ему еще не исполнилось 18 лет. Два месяца он провел в учебке. И погиб в первом же бою, 15 августа 1942 года. А мог бы жить. Он имел бы шанс выжить на этой войне, если бы не Жуков.

«Штурм. Штурм. Штурм. В лоб. По той же схеме, что и вчера. По той же программе. По пять атак в день. По семь. По десять. На те же высотки. Месяц за месяцем. С января по август. Вперед! С нами Жуков! Для проведения этой грандиозной операции были собраны силы большие, чем для проведения контрнаступления под Сталинградом. Под командованием Жукова на этот раз - почти 2 миллиона солдат и офицеров, 3300 танков, более тысячи боевых самолетов, 24 тысячи орудий и минометов. Суммарный боевой вес советских танков, привлекаемых к этой операции, почти в 3 раза превышал боевой вес всех германских танков, которые Гитлер 22 июня 1941 года бросил на Советский Союз. И вот эту операцию в ноябре-декабре 1942 года Жуков снова провалил», - писал в своей книге «Ржев. Неизвестная битва Жукова» Виктор Суворов.

Так начинался мой путь к переосмыслению всего того, что я знала о войне раньше. А потом, лет 6-7 назад, мне попалась книга фронтовика Николая Никулина.

Знаете, кто такой Николай Никулин? Да никто - простой мальчишка, которого призвали на войну сразу после школы. Он попал  на самые кровавые участки Ленинградского и Волховского фронтов, дважды был ранен, четыре раза контужен. Дошел  до Берлина. Простой солдат. Пехота. 

Никогда он не был писателем. Никаких книжек о войне он издавать не собирался. Затаил в себе весь тот ужас, который пережил, как и миллионы таких же, как он.

«Мемуары, мемуары... Кто их пишет? Какие мемуары могут быть у тех, кто воевал на самом деле? У летчиков, танкистов и прежде всего у пехотинцев? Ранение — смерть, ранение — смерть, ранение — смерть и все! Иного не было. Мемуары пишут те, кто был около войны. Во втором эшелоне, в штабе. Либо продажные писаки, выражавшие официальную точку зрения, согласно которой мы бодро побеждали, а злые фашисты тысячами падали, сраженные нашим метким огнем. Симонов, «честный писатель», что он видел? Его покатали на подводной лодке, разок он сходил в атаку с пехотой, разок — с разведчиками, поглядел на артподготовку — и вот уже он «все увидел» и «все испытал»! (Другие, правда, и этого не видели.) Писал с апломбом, и все это — прикрашенное вранье. А шолоховское «Они сражались за Родину» — просто агитка! О мелких шавках и говорить не приходится», - говорил Никулин.

Спустя 30 лет после войны Николай Никулин оказался в одном из сел, где велись жестокие бои. И нашел гору непохороненных останков. Штабеля костей героев,  защищавших Родину, память которых так бравурно - на словах - чтят потомки, спустя 30 лет после Победы лежали не преданные земле. Без памяти и без чести.

И тогда он начал писать. Настоящую, а не придуманную, героизированную правду о войне.

Его книга "Воспоминания о войне" десятки лет лежала в столе, ненапечатанная. Никто не решился бы ее публиковать. А напечатали впервые за полтора года до смерти автора, уже после развала Советского Союза:

«Почему же шли на смерть, хотя ясно понимали ее неизбежность? Почему же шли, хотя и не хотели? Шли, не просто страшась смерти, а охваченные ужасом, и все же шли! Раздумывать и обосновывать свои поступки тогда не приходилось. Было не до того. Просто вставали и шли, потому что НАДО! Вежливо выслушивали напутствие политруков — малограмотное переложение дубовых и пустых газетных передовиц — и шли. Вовсе не воодушевленные какими-то идеями или лозунгами, а потому, что НАДО. Так, видимо, ходили умирать и предки наши на Куликовом поле либо под Бородином. Вряд ли размышляли они об исторических перспективах и величии нашего народа...

Те же из них, кто еще жив, молчат, сломленные. Остались у власти и сохранили силы другие — те, кто загонял людей в лагеря, те, кто гнал в бессмысленные кровавые атаки на войне. Они действовали именем Сталина, они и сейчас кричат об этом. Не было на передовой: «За Сталина!». Комиссары пытались вбить это в наши головы, но в атаках комиссаров не было. Все это накипь...»

«Поразительная разница существует между передовой, где льется кровь, где страдание, где смерть, где не поднять головы под пулями и осколками, где голод и страх, непосильная работа, жара летом, мороз зимой, где и жить-то невозможно, — и тылами. Здесь, в тылу, другой мир. Здесь находится начальство, здесь штабы, стоят тяжелые орудия, расположены склады, медсанбаты. Изредка сюда долетают снаряды или сбросит бомбу самолет. Убитые и раненые тут редкость. Не война, а курорт!

Они представят войну, о которой сами мало что знают, в романтическом ореоле. Как все было хорошо, как прекрасно! Какие мы герои! И то, что война — ужас, смерть, голод, подлость, подлость и подлость, отойдет на второй план. Настоящие же фронтовики, которых осталось полтора человека, да и те чокнутые, порченые, будут молчать в тряпочку…»

Да, мы все по-разному помним ту войну. Для одних это героические победы Великой Отечественной и «можем повторить». А для других…

Знаете, почему во Львове немцев в 41-м встречали как освободителей? 

В 1939 году, когда Гитлер и Сталин разделили Польшу, Львов оказался в советской зоне оккупации.

На фото - подписание пакта Молотова-Риббентропа о дружбе между СССР и Германией. Секретная часть документа содержала план о совместном разделе Европы и распределении сфер влияния.

Львов был преуспевающим европейским городом. И вдруг местное население столкнулось с дефицитом всего. Вмиг куда-то пропали одежда, продукты. Но самое страшное не это. Историк Ян Томаш Гросс обнаружил, что за 1939 — 1941 годы СССР уничтожили во Львове невинных людей в четыре раза больше нацистов — на вдвое меньшей территории. 

Гитлер уничтожал евреев, а Сталин – поляков, причем поголовно. Поэтому когда в 1941 году Гитлер разорвал в одностороннем порядке договор с СССР и захватил всю Польшу, включая Львов, местные жители думали,  что Гитлер освободит их от сталинских репрессий, а потому и встречали с цветами. Кто кинет в них камень? Только тот, кто не знает, что такое репрессивная машина НКВД.

На фото - советские танки вошли в польский город Раков

 Во Львове быстро прозрели. Но это уже никого не могло спасти. После войны в городе не осталось ни поляков, ни евреев, ни армян. До 1939 года украинское население Львова составляло около 15%. Вот они только и  уцелели – город без людей.

Потому-то  во Львове и Мариуполе очень по-разному помнят  войну. Ведь мы в эту войну вступали в разных государствах. И жили по-разному. И опыт исторический был разный. Никто из нас в этом не виноват. 

Ну какая Великая Отечественная для львовян, если СССР никогда не был для них Отечеством? Ну какая Великая Отечественная для Закарпатья, если они входили в состав Чехословакии, в 1939 году создали независимое государство Закарпатскую Украину, позже были захвачены фашистской Венгрией, а потом – навсегда «освобождены» Советским Союзом? 

Если бы мы все в советской школе изучали не историю Великой Отечественной, а историю Второй мировой, нам бы сегодня было проще понять друг друга. Но в том-то и был коварный замысел – похоронить правду, скомкать историю, как шагреневую кожу, - до размеров одного героического государства, и оставить потомкам в наследство ложь, которая до сих пор раздирает народы на части.

Значит ли это, что сейчас наше прошлое должно продолжать разъединять нас?

Исторический гений Ярослав Грицак считает, что Украина не уникальна в своем стремлении примирить разные исторические памяти. Испания, Британия, Германия, Франция – все через это проходили.

С его точки зрения, лучший опыт – британский. Когда герои с той и другой стороны признаются частью общей истории. И все хорошее, что эти герои делали – превозносится, а всё плохое, что они делали, - осуждается.

Может быть, когда-нибудь и мы до этого дорастем. А пока будем сидеть на двух стульях, поминая 8 мая 42 миллиона погибших, а 9-го – радостно распевая «День Победы порохом пропах».

Анна Романенко, 0629